Так, значит, после крещения это уважение должно было усилиться?

Но вот что пишет в середине Х1 века Михаил Пселл:»Это варварское племя все время кипит злобой и ненавистью к ромейской державе и, непрерывно придумывая то одно, то другое, ищет повода для войны с нами»(Хронография, Зоя и Феодора…, ХС1). И ведь пишет православный византиец, коему бы сам Христос велел уважать братьев по вере! У же полвека прошло с того момента, как по киевским улицам, по грязи и лошадиному помету славяне проволокли золотоусый кумир Бога Побед, с именем которого их отцы и деды брали Бердаа, Итиль, Саркел, осаждали Царьград. И что же? «Варварское племя».

В византийских владениях на юге Италии, в в древнем соборе города Торичелло, построенном византийцами в хх11 веке, на фреске Страшного Суда, под ногами Сатаны, сидящего на троне, торчат из озера огненного и серного» женские головы с косами, мужские – с усами и чубами на бритых головах.

Прошел не один век с крещения Руси, но в глазах византийских «братьев» - Торичелло, кстати, стоит на землях, которые византийцы отстояли от сицилийских норманнов и мавров только благодаря присланным православными русскими князьями дружинам – проклятый «народ Рос» так и остался бесовским отродьем, которому место только в преисподней.

Да что удивляться –вспомним, как через век после крещения Болгарии князем Борисом император Восточного Рима, Никифор Фока, кричал на болгарских послов, называя их грязным, жалким и низким во всех отношениях племенем, а их православного царя, Петра Сурсувула, «варваром, кутающимся в шкуры и грызущим сырые кожи». –с. 212.

Бездна уважения, не так ли, читатель?

Может быть, нас стали уважать западные христиане? Да… Византия хотя не в силах была активно нападать на Русь – силенки у издыхающей империи были уже не те. А зарадные «братья по вере» просто регулярно навещали нас с «братскими визитами», свидетельствуя уважение обращенным братьям во Христе, - поляки, мадьяры, шведы, тевтонцы, снова поляки… Титмар Мезербургский брезгливо замечает: мол, Владимир, приняв христианство, не украсил его. «Русские такие христиане, что от их христианства самого дьявола тошнит», - заметит впоследствии кто-то из Тевтонских братьев -крестоносцев.

А арабский историк Марвази, как и Титмар, младший современник крещения Руси, описав прежние нравы и обычаи русов, тех самых русов, что когда-то огненным вихрем пронеслись над Кавказом, год сидели в Бердаа, расшвыривая подходящие к городу мусульманские полчища, тех, к кому взывали за защитой санарийцы и Дербентский эмир Маймун, завершает:   «Когда они обратились в христианство, вера их притупила их мечи, двери добычи закрылись перед ними, и они вернулись к нужде и бедности, сократились у них средства к существованию».

О, конечно, легко сказать, что араб выдает желаемое за действительное. Да вот все, что мы знаем об этой эпохе, подтверждает не сказки наших учебников о небывалом –де взлете русской культуры и государственности после крещения, а как раз грустный рассказ Марвази.

Летопись говорит о том, что после крещения были «рать с печенегами беспрестань». Против печенегов Владимир Креститель ставит крепости по Суле, Стугне, Остре, Трубежу и Десне – даже Десне, на которой -(с.213)- стоял Чернигов! И за это ему не устают петь восхваления, как великому защитнику Русской земли, словно позабыв, что еще его дед, великий князь, киевский Игорь Рюрикович, сам ходил в печенежскую степь и мог «повелеть», по выражению летописи, печенегам атаковать какую угодно страну. Покойный Борис Александрович Рыбаков «объяснил» то, что в былинах воспевается не великий князь Святослав Игоревич, а его сын, говорит, что мол, слишком часто в его Святослава Игоревича, княжение Киев видел под своими стенами печенежские кочевья – о, очень часто, целый один раз! И тогда печенеги понеслись прочь, сломя голову, едва им только показалось, что страшный князь Святослав подходит к осажденному городу. А при его сыне покорные вассалы Игоря и Святослава, это «острие в руках русов, которое те поворачивают куда захотят» - помните ибн Хаукаля? – только что не зимуют под столицей Руси.Чего стоит один только раз рассказ про Кожемяку. Его так часто цитируют – хоть бы одни из цитирующих задумался, что происходит! Печенеги стоят на Трубеже – это шестьдесят километров от киевских предместий, день пути для пешего, а для конной орды кочевников – вообще несколько часов не слишком быстрой скачки!

Князь вроде бы здесь – но налетчики и не думают обращаться в бегство, напротив, их вожак сам требует встречи с правителем русов. И кричит через реку, ехидно скаля желтые волчьи зубы:»Выставим бойцов, я своего, а ты своего. Пусть борются, одолеет наш – три года будем грабить Русь, ваш одолеет –уйдем!»…   - (214) - … Не слишком-то уважают распоясавшиеся вассалы предков нового князя. Впрочем, а за что им его уважать? Самый яркий пример его воинской доблести в летописи описывает, как он отсиживался под мостом от победителей-печенегов. Можно представить себе на его месте Олега Вещего, Игоря Старого, Святослава Храброго? И можно ли себе представить кого-нибудь из их приближенных – Асмунда,Свенельда, Волка –на месте Добрыни, опасливо советующего государю не связываться со слишком богатым и сильным племенем и поискать на поживу безобидных «лапотников»? А ведь говорит не просто близкий советник государя – говорит его дядя, брат матери, воспитатель! Так за что же уважать его воспитанника? 

И Владимир – словно доказывая кочевому царьку, что его, правителя недавно еще грозныхрусов, и впрямь не за что уважать – соглашается на условия печенега. И при этом во всем его войске не находится никого боеспособнее ремесленника-кожемяки. Спасибо ему, одолел ворога, защитил Русь… а если бы не сумел?

Вообще, все сообщения летописца о победах над печенегами этого времени пропитаны духом изумления перед этими победами – неужели смогли? Печенегов, которыми Игорь повелевал, которые бегали от одного имени Святослава, Владимир может победить только чудом – читается между летописных строк. Не доблесть дружинников, не отвага и мудрость князя –физическая сила посадского парня да хитрость дряхлого старика-горожанина противостоят ныне врагам Руси. 

Отчего же летописец не верит в силы своего народа? Мне кажется, читатель, оттого, что знает, насколько –с.215 – подорваны эти силы. Вот сухая археологическая статистика – на рубеже Х-Х1 веков археологи отмечают исчезновение 28,9% известных им древнерусских поселений. Эта страшная цифра должна была бы занимать в сознании русского человека не меньше места, чем занимают пресловутые двадцать миллионов, - но ее даже не знают. Поэтому не обессудьте, читатель, - я намерен повторять ее из книги в книгу, пока все , кто должен знать, не узнают и не запомнят ее. И можно сколько угодно твердить заклятия про «укрепление государственности» и «усмирение каких-то неведомо откуда взявшихся «племен». История знает лишь одно значительное событие этого времени – крещение Руси. Когда , по словам одного –подчеркиваю во избежание обвинений в «повторении задов советской атеистической пропаганды» -дореволюционного церковного автора, православная «церковь на трупах утверждала крест Христов». Сходным образом выражается современный русский ученый И.Я.Фроянов: «Летописатели – люди , как правило, духовного звания, старались не говорить о темных сторонах крещения Руси; а светлых было мало(…) Христианство начинало свой путь в покоренных Киевом землях, обрызганное кровью». Масштаб этой «обрызганности» Вы, читатель, можете представить по приведенной цифре. Это называется, скорее, не «обрызганным кровью», а «по колено в крови»! Притом ведь и в переживших это страшное время городах шла резня – чего стоит история с Новгородом, где «Добрыня крестил огнем, а Путята–мечом», по известному выражению Иоакимовской летописи, подтвержденному ныне археологическими раскопками. Или жуткая легенда, сохранившаяся в городе Турове, - о крестах, приплывших в город по крови, вместо воды переполнившей Припять.

Так что же удивляться, что страна, обескровленная - с.216 -чудовищной гражданской войной во имя чужеземного бога, оказывалась бессильной противостоять кочевникам? Аль Масуди называл «Русской рекой» Дон, ибн Хаукаль - Волгу. А Владимир ставит острожки на Десне и Трубеже. Что удивляться слабости его дружины? Палачи, истребившие из «высоких идейных соображений» своих братьев никогда и нигде не были хорошими воинами.

Через два века князь Новгород-Северский Игорь Святославич, словно повторяя давний подвиг своего великого тезки, пойдет в степь, воевать кочевников…. 

…Мне трудно отделаться от впечатления, что неведомый автор «Слова», не забывший языческих богов и словно бы позабывший упомянуть хоть раз Христа или хоть кого-то из святых, открыто заявивший о неверии в воскресенье мертвых(«Игорева славного полку уже не кресити»), сознательно, с горькой усмешкой перечисляет как «незнаемые» те земли, где до крещения обитали русы. Сурож, к котоому ходил князь Бравлин, Волгу, по которой водил полки великий князь Святослав, «русскую реку» ибн Хаукаля, Корсунь, в котором Кирилл видел книги, написанные «руськимиписьмены», Тьмуторокань, в котором сидел язычник «Сфенго», откуда ушли в страшный поход 912 года неведомые нам русские мстители. Он ни разу не выразит явно своего отношения к Христу и христианству – он слишком осторожен для того. Он всего лишь перечислит «незнаемые» крещеным правнукам земли, бывшие – с.217 - привычными охотничьими угодьями, а то домом для язычников-пращуров…

И еще – уже без всякой задней мысли - любовно, почти ласково – «дремлетьвъ поле Ольгово храброе гнездо: далече залетело!» Далече… а ведь еще только «Игорь къ Дону вон ведетъ»! Какой уж Кавказ, когда русичи чувствуют себя ушедшими в неимоверную даль, не дойдя еще до границы Руси при другом Игоре – Игоре Старом, Игоре великом, Игоре – язычнике.     А ведь земля эта – огромное пространство к югу и востоку от пресловутых городков Владимира и до самого Предкавказья – не просто брошена, не выкинута в безлюдное и безжизненное иноморье. Она осталась здесь, под боком, - но из русской земли стала Диким Полем, Дешт-и-Кипчак, половецкой степью. Пятьдесят крупных – только крупных – набегов за сто пятьдесят лет!Каждый третий год земли, при князьях-язычниках бывшие русскими, а теперь превратившиеся в логово разбойного кочевого зверья, извергали визжащие и воющие орды и полыхали избы, ложились под некованые копыта степных лошаденок нивы, и колодники, бредя на аркане степной сакмой, шептали друг дружке сквозь слезы: «я был из этого города… а я – из того села». Каждый третий год!

А сколько было «мелких « набегов – как будто бывает мелкая смерть, мелкая неволя…

Это тоже на его совести. Не только зазванный в подлую ловушку и поднятый на мечи наемников брат. Не только его изнасилованная невеста. Не только жители 28,9 процента – ТРЕТИ! – русских городов и сел, не желавших отступаться от своих богов… - с. 218.

… И жизни дружинников его отца, его деда, легших в степные ковыли, рухнувших в красную Донскую или Волжскую воду – ради того, чтобы всего этого никогда не было! … Есть ли слова, есть ли проклятие для повинного в том, что их смерть стала напрасной?

Предатель родных богов – воистину, кроме этого нечего больше сказать.